Читать книгу "Город женщин  - Элизабет Гилберт"

Я не понимала и половины его слов, но боялась, что он замолчит. Передо мной стоял человек, знавший моего брата. Мне хотелось выведать у него как можно больше.

– А сами вы отсюда, Фрэнк? – спросила я, уже зная ответ по характерному акценту. Я просто пыталась облегчить ему задачу. Начать с самых простых вопросов.

Снова нервный кивок.

– Из Южного Бруклина.

– Вы с братом были близкими друзьями?

Он поморщился.

– Мисс Моррис, я должен сказать вам кое-что. – Он снова снял фуражку и запустил в волосы трясущиеся пальцы. – Вы же меня не узнаете, нет?

– А почему я должна вас узнать?

– Потому что я вас знаю, а вы меня. Только прошу, мэм, не уходите.

– Да зачем же мне уходить?

– Потому что мы с вами встречались в сорок первом, – ответил он. – Это я тогда вез вас домой к родителям.

Подобно дракону, очнувшемуся от глубокого сна, прошлое опалило меня огнем и оглушило ревом. От жара и силы удара у меня потемнело в глазах. Головокружительными вспышками в голове пронеслись лица Эдны, Артура, Селии, Уинчелла. Мое собственное, тогда еще юное лицо в зеркале заднего вида побитого «форда» – убитое, пристыженное.

Водитель. Вот кто сейчас стоял передо мной.

Тот самый водитель, что при брате назвал меня грязной маленькой потаскушкой.

– Мэм, – на этот раз уже он схватил меня за руку, – прошу, не уходите.

– Хватит повторять. – Голос у меня дрожал. Зачем он без конца требует, чтобы я не уходила, если я и так не ухожу? Мне хотелось, чтобы он перестал повторять эти слова.

Но он снова сказал:

– Прошу, мэм, не уходите. Я должен объясниться.

Я покачала головой:

– Не могу…

– Да поймите же, мне очень жаль, – выпалил он.

– Не могли бы вы отпустить мою руку?

– Простите меня, мэм, – сказал он и наконец отпустил меня.

Что я почувствовала?

Отвращение. Сильнейшее отвращение.

Не знаю, было то отвращение к нему или к себе самой. Оно выползло на поверхность из самых глубин моего существа, где я когда-то похоронила стыд.

Я ненавидела его. Вот что я чувствовала: ненависть.

– Я был глупым мальцом, – сказал патрульный. – И не умел себя вести.

– Мне и правда пора.

– Прошу вас, Вивиан, не уходите.

Он чуть не сорвался на крик, и это меня испугало. Но хуже всего, что он назвал меня по имени. Сама мысль о том, что он знал мое имя, была мне ненавистна. Как и то, что он слышал мою речь на верфи и все это время знал, кто я такая, – знал обо мне слишком много. Я ненавидела его за то, что он видел мои слезы. Что понимал моего брата лучше меня. Что Уолтер оскорблял меня в его присутствии. Но больше всего я ненавидела его за то, что он посмел назвать меня грязной потаскухой. Да кем он себя возомнил? Как ему хватило наглости подойти ко мне спустя столько лет? Меня охватили жгучая ярость и отвращение, они придали мне сил, и я поняла: я не могу ни минуты больше здесь оставаться.

– Меня в автобусе ждут дети, – отчеканила я и зашагала прочь.

– Нам нужно поговорить, Вивиан! – кричал он вслед. – Пожалуйста! Прошу!

Но я села в автобус, а Фрэнк остался у патрульной машины с фуражкой в руке, как нищий с протянутой для милостыни шляпой.

Вот так, Анджела, мы официально познакомились с твоим отцом.

Несмотря на пережитый шок, в тот день я переделала все запланированные дела.

Отвезла детей в школу и помогла разгрузить декорации. Проследила, чтобы автобус вернулся на стоянку. Домой мы с Марджори и Натаном шли пешком. Натан без умолку расхваливал спектакль и даже заявил, что, когда вырастет, будет работать на Бруклинской верфи.

Само собой, Марджори поняла, что я расстроена. Она все поглядывала в мою сторону поверх Натана, который шагал между нами. Но я лишь кивала, показывая, что все в порядке. Хотя все было не в порядке.

Проводив их до дома, я бросилась к тете Пег.

Я никому не рассказывала о той ночи сорок первого, когда Уолтер отвез меня к родителям.

Никто не знал, как брат окатил меня с ног до головы ледяным презрением, выпотрошил своими упреками, разнес в пух и прах. Никто не знал, что мне тогда пришлось вынести двойное унижение – ведь брат распекал меня в присутствии свидетеля, совершенно чужого человека, который, в свою очередь, не постеснялся вынести приговор и назвать меня грязной маленькой потаскушкой. Никто не знал, что на самом деле Уолтер не столько выручил меня из передряги в Нью-Йорке, сколько просто бросил, как мешок с мусором, на порог родительского дома – настолько взбешенный моим поведением, что даже в лицо мне смотреть не мог.

Но теперь я бежала в Саттон-Плейс, чтобы поскорее рассказать об этом Пег.

Тетя, как обычно, лежала на диване и то курила, то заходилась кашлем. Она слушала репортаж со стадиона «Янкиз» по радио. С порога она оповестила меня, что сегодня на стадионе чествуют Микки Мэнтла и его блистательную пятнадцатилетнюю бейсбольную карьеру. Я ворвалась к ней и с ходу начала говорить, но Пег подняла руку: выступал Джо Димаджио, а прерывать его речь было никак нельзя.

– Прояви уважение, Вивви, – безапелляционно оборвала меня она.

И я закрыла рот и позволила тете дослушать репортаж. Я знала, как ей хотелось в тот день самой присутствовать на стадионе, но Пег слишком ослабла для таких напряженных вылазок. Но видела бы ты ее лицо, когда Димаджио чествовал Мэнтла! Какой восторг оно выражало, какие эмоции! К концу выступления она даже всплакнула. Тетя Пег без единой слезинки пережила две войны, катастрофы, разорение, смерть родственников, измены мужа, снос любимого театра, но великие события в истории бейсбола с легкостью доводили ее до слез.

Иногда я думаю, как прошел бы наш разговор, не будь тетя на эмоциях после репортажа. Теперь уже не узнать. Мне показалось, что она с неохотой выключила радио, когда Димаджио закончил говорить и ей пришлось обратить внимание на меня. Впрочем, Пег, добрая душа, никогда не отказывала страждущим. Она утерла слезы, высморкалась, закашлялась и закурила. А принялась слушать мою горестную историю.

На середине моего рассказа вошла Оливия. Она ходила на рынок. Я на время замолчала, решив подождать, пока она разложит покупки и уйдет, но Пег попросила:

– Начни-ка с начала, Вивви. Расскажи Оливии все, что сейчас рассказала мне.

Я бы предпочла этого не делать. За годы нашего знакомства я научилась любить Оливию Томпсон, но рыдать у нее на плече мне не хотелось. Оливия была не из тех, кто всегда успокоит и утешит. Но в сорок первом она помогла мне, а с годами они с Пег, по сути, заменили мне родителей.

Заметив заминку, Пег подбодрила меня: